Эволюция застольных практик
Легенда о том, как грузины получили от Бога землю благодаря умению поднимать тосты в Его честь, стала популярной именно в эпоху формирования модерной национальной идентичности. В ней застолье изображено как вечная форма грузинского бытия, существовавшая всегда. Однако письменные источники эту вечность не подтверждают. Средневековая литература действительно полна сцен пиршеств и винопития, но институт тамады в современном понимании там отсутствует. Отдельные элементы управления застольем встречаются, но не складываются в системность. Более того, слова «тамада» и «t’olumbaši» имеют негрузинское происхождение и не фиксируются ранее XIX века. И само слово «супра» первоначально означало лишь «скатерть/стол», а не сам ритуал.
Более ранние термины «надими» и «пуроба», обозначали пиры, сопровождавшие религиозные праздники, семейные события и сезонные обряды. Их история прослеживается настолько глубоко, что сами очертания их происхождения растворяются в слоях грузинской повседневности. Ранние формы коллективного пиршества возникли как способ закрепить родовые связи и договоренности между соседними общинами. С течением времени застолье перестало быть только практическим ритуалом объединения вокруг еды и вина. Постепенно закрепилась идея особой культуры общения, где обмен тостами стал не менее значимым, чем сама трапеза. Упорядоченная последовательность речей, символическая вертикаль ценностей, тема памяти предков и роль ведущего застолья — все это складывалось постепенно, под влиянием социальных изменений XIX–XX веков, распространения письменных описаний, а позднее — медиаобразов.
«Советский Союз: Лица сегодняшнего дня». 1972. Арнольд Михаэлис.
В советском контексте супра приобрела еще один слой. Ее использовали как образ национального характера, удобный для представления Грузии в рамках политики «дружбы народов». В кинематографе и печати закрепился стандартизированный визуальный набор: большой стол, наполненные бокалы, коллективное пение, эмоциональные жесты. Документальная хроника The Soviet Union: Faces Of Today 1972 года показывает взгляд извне на повседневную жизнь советских граждан в разных регионах, освещая их работу на колхозах и фабриках. Фильм демонстрирует взаимосвязанность их жизни.
В фрагменте, посвященном Грузинской ССР, демонстрируется именно супра. В то время как кадры с жителями других республик показывают их путь на работу или коллективный труд, грузин изображают пирующими. Сцена застолья становится концентрированным визуальным символом культурной и социальной идентичности региона. Фильм ставит задачу показать повседневную жизнь советских граждан, и для Грузии супра выступает наглядным примером коллективной активности, где личные и общие интересы переплетаются.
Никита Хрущев в Фиделем Кастро в Грузии. 1963. фото: Анатолий Егоров
Супра здесь выполняет несколько функций одновременно. Во-первых, она стандартизирует образ региона в массовом сознании, формирует узнаваемый визуальный код. Во-вторых, застолье становится удобным средством представления межнациональной дружбы и коллективных достижений: традиционная практика интегрируется в общесоюзный нарратив, подчеркивая идеологическую цель фильма — показать гармоничное сосуществование народов СССР. Наконец, сцена супры в документальном контексте эстетизируется: она превращается в визуальный символ, который одновременно закрепляет локальную традицию и делает ее удобной для интерпретации широкой аудиторией, создавая «визитную карточку» региона в рамках общего советского пространства.
Плакат грузинской ССР. 1982. В. В. Желобинский
То же самое происходит и на плакате Грузинской ССР 1972 года, авторства Желобинского. Он служит ярким примером визуальной стандартизации образа супры в советской художественной практике. Изображенные на нем мужчина и женщина в традиционных костюмах, держащие большой серебряный поднос с фруктами и кувшин вина, воплощают сразу несколько ключевых элементов визуального кода застолья: щедрость стола, ритуализированность действий, национальный костюм как маркер культурной идентичности. В композиции акцент смещен на символический набор атрибутов, которые становятся не просто частью трапезы, а визуальными метафорами плодородия, труда и гостеприимства.
Текст плаката усиливает визуальный ряд, связывая традицию с общесоюзной идеологией: поздравления, упоминание трудящихся (шахтеров, чаеводов, виноградарей) и празднование труда создают смысловую связь между локальной культурой и социалистической концепцией коллективных достижений. Вследствие этого сцена застолья трансформируется в визуальный символ, удобный для массового восприятия: супра не просто иллюстрирует традицию, она выступает инструментом коммуникативной и идеологической репрезентации региона.
«Алавердоба». 1962. Георгий Шенгелая
В короткометражном художественном фильме «Алавердоба» Георгия Шенгелая изображено торжество традиционного грузинского праздника, посвященного сбору урожая. После выхода фильм получил пятилетний запрет от советских властей, которые были недовольны фольклорными и религиозными образами, присутствующими в картине, ее тонкой натуралистической манерой, а также отсутствием явной идеологической приверженности принципам коммунистической партии. Однако с позиции сегодняшнего дня картина воспринимается скорее как обращение к национальной идентичности и попытка вернуть связь с утраченной традицией. При этом она ощущается как взгляд изнутри, как творческий манифест и декларация, ставшая импульсом для режиссеров Грузии 1960-х годов.
В контексте визуального исследования супры особенно примечательно, что главный герой «Алавердобы» стремится проверить, сохранилось ли сакральное содержание традиции или она окончательно растворилась в праздном веселье и бесконтрольном пьянстве. Праздник вокруг него представляется разобщенной массой, действующей по алгоритму, где жесты и ритуальные элементы повторяются механически, без внутреннего огня. Супра в этом фрагменте не выглядит пространством энергии и общинного единения. Она кажется пустой оболочкой, лишенной страсти и той духовной силы, которая должна оживлять коллективный ритуал.
Этот образ контрастирует с советской визуальной стандартизацией застолья, где супра подается как парадный символ щедрости и коллективизма. В фильме же акцент сделан на утрате: герой пытается распознать хотя бы остатки того, что не было разрушено временем и идеологией, стремится поверить, что способен остановить инерцию праздника и пробудить подлинную национальную энергию. Вследствие этого супра в «Алавердобе» раскрывается как ритуал, переживающий кризис смысла, а сама попытка героя переродить его становится ключом к пониманию глубинной природы традиции.
Такой массовый образ стал вторым контуром традиции, влиявшим уже на то, как сами грузины воспринимали «правильное» застолье. Параллельно в частной жизни продолжалось формирование гибких, менее публичных вариантов супры, где сохранялась искренность общения, но исчезала необходимость соответствовать экранному образу.
После 1991 года политические различия внутри грузинской интеллигенции сделали обсуждение супры еще более конфликтным, ее трактовка различалась. Для одних она оставалась носителем исторической памяти, связанной либо с советским проектом, либо с дореволюционной традицией. Для других супра становилась объектом анализа, требующим критики устаревших норм. В результате ритуал превратился в поле напряженного диалога о будущем общества.
Однако, несмотря на политизацию, фундаментальные функции застолья продолжали развиваться. В конце XX — начале XXI века супра стала площадкой для формирования межкультурных связей, особенно в городах. Она перестала быть исключительно родовым событием, превратившись в инструмент установления доверия между людьми разных социальных слоев. Урбанизация, мобильность, новые профессии и формы общения сделали супру более гибкой.
Одновременно усиливается влияние визуальной культуры. Социальные сети, телепрограммы, документальные проекты формируют новый взгляд на «аутентичную» супру, который затем возвращается в реальную практику. Участники застолья начинают расширять рамки эталона.
Для понимания того, каким образом расширяются границы современного представления о супре, необходимо прежде всего разобрать ее внутреннюю композицию и структуру ритуала, а затем проследить, как на эту традицию воздействовали политические конфликты, трансформация социальной организации, гендерные сдвиги, новые модели мужественности и критика потребительских практик. Все эти направления будут последовательно раскрыты в следующих главах.
